В дебрях Орегона
Следующие три дня (9-11 ноября) путники провели словно в тумане, почти не осмысливая происходящее: «Шел проливной дождь. Не зная сами, куда шли, мы бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от диких, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бы бесполезны. Голод изнурил нас совершенно».[19]
Штурман Булыгин, которого после всех свалившихся на него несчастий окончательно подкосила потеря жены, совершенно пал духом. Когда все собрались у огня, получив свою долю собачьего мяса, Николай Исакович обратился к ним — «со слезами на глазах», как отмечает Тараканов. Дни, проведенные моряком в скитаниях по суше, не прошли даром. Это сказалось даже в том, как обратился он к своим спутникам: «Братцы! — сказал он, — мне в таких бедствиях прежде быть не случалось и теперь почти ума своего лишаюсь и управлять вами более не в силах; я теперь препоручаю Тараканову, чтоб он управлял всеми вами и сам из послушания его выходить не буду; сверх того, если вам не угодно, выбирайте из своих товарищей кого хотите». [20]
Булыгин окончательно потерял уверенность в себе. Было ли его заявление неожиданностью для Тараканова или штурман предварительно переговорил с ним? Но в любом случае выбор был вполне закономерен. Тимофей Никитич являлся вторым лицом на судне после командира. Ему по праву и принадлежало руководство отрядом в случае гибели Булыгина. Это сознавали и все промышленные. Они видели, что их прежний командир, подавленный своими неудача и личным горем, не может привести их к спасению. Его навигаторские способности не помогли избежать крушения, его карты не помогли ориентироваться во враждебной чужой стране, да и самого его теперь больше беспокоила судьба жены, чем все остальное, включая участь команды. Спокойный, уверенный в себе, деловитый приказчик внушал куда большую надежду готовым впасть в отчаяние людям. В итоге все они «единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича».
Отречение штурмана было принято. Власть его перешла в руки Тараканова. Бывшему командиру вскоре предстояло пожалеть об этом.
День 14 ноября выдался ясный. Ружья были тщательно протерты и вычищены. В стволы забили сухие заряды. Подкравшись к  намеченным для грабежа хижинам, промышленные окружили их с оружием наготове. Оба жилища казались вымершими. Подле них не было видно ни души. На требование выйти вон никто не отозвался. Ворвавшись внутрь, русские обнаружили там лишь одного «пленного мальчишку» лет тринадцати. Мальчик показал знаками, что другие индейцы, его хозяева, обнаружили в окрестностях следы чужаков и, испугавшись нападения, предпочли заранее убраться на время за реку. Впрочем, странники не особенно стремились к общению с индейцами. Забрав связки вяленой рыбы, по 25 рыбин на каждого, они двинулись обратно к своей стоянке.
Все были слишком голодны, чтобы не прикоснуться к захваченной пище и дожидаться возвращения в лагерь. Поэтому Тараканов, довольный удачным набегом, не противился просьбе товарищей сделать привал и перекусить «чем Бог послал». Но сам Тимофей Никитич решил использовать эту остановку, чтобы получше осмотреть местность. Кликнув с собой Козьму Овчинникова и одного из кадьякцев, он направился вверх по склону горы, оставив спутников отдыхать в укромном овраге, на дне которого журчал прозрачный ручей. Жуя на ходу вяленого кижуча, Тараканов взбирался на вершину, рассчитывая там сориентироваться и избрать наиболее удобное направление дальнейшего пути. Восхождение по лесистому склону оказалось нелегким. Тимофей Никитич приотстал и первым наверх взобрался Овчинников, следом за которым карабкался кадьякец. Оказавшись на открытой вершине холма, Овчинников на минуту остановился и вдруг вздрогнул, а лицо его исказилось от боли. Он зашатался и шедший позади всех Тараканов увидел стрелу, торчащую в спине Козьмы. Винтовка в руках приказчика была наготове. Взводя курок, он крикнул кадьякцу, чтобы тот помог раненому. Но, едва тот бросился к Овчинникову и попытался выдернуть стрелу из спины, как тотчас был ранен и сам. Стрелы летели сзади. Обернувшись, Тараканов увидел на соседнем холме толпу вооруженных индейцев. От них его отделял тот самый овраг с ручьём, где расположился на привал остальной отряд. Более того, около двух десятков индейских воинов уже бежали, стремясь отрезать трех странников от основной их группы. «Между тем стрелы сыпались на нас, как град», — вспоминал позднее Тимофей Никитич о тех мгновениях, когда жизнь его висела на волоске. Действовать надо было быстро и решительно. Главной опасностью, несмотря на град стрел, были все же не лучники на холме. Ни одна из их стрел не поразила более цели. Страшнее были те 20 воинов, что в любой момент могли оказаться между Таракановым с его ранеными спутниками и стоянкой у ручья. Тараканов помнил, какое впечатление производила на здешних индейцев ружейная пальба. Но на сей раз он не собирался стрелять в воздух. Он быстро вскинул ружье, приложился и рука его не дрогнула — пуля ударила одного из воинов в ногу. Это разом остудило боевой пыл прочих. Подхватив раненого на плечи, они поспешили убраться подальше от таинственного оружия странников. К встревоженным товарищам Тараканов добрался благополучно. Немедленно покинув овраг, они вернулись к месту своего ночлега и только там, наконец, осмотрели раны пострадавших, найдя, что «они были не опасны».
Теперь у промышленных была пища и они могли позволить себе отдохнуть от скитаний и залечить раны. Следующие двое суток (15-16 ноября) они оставались на месте и за это время сообща «изобрели и утвердили» новый план дальнейших действий. Впрочем, новым он был лишь относительно. По сути, экипаж «Св. Николая» вернулся к той же идее, что была высказана (Таракановым?) в первый же после крушения день — зимовка. Теперь в пользу этого появились и новые веские доводы:
«Время года не позволяло на уже достичь гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно, ибо неизвестно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку, — обстоятельно объясняет ситуацию Тимофей Никитич, — И для того мы решились идти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепясь, зимовать, а весной уже действовать смотря по обстоятельствам».[21]
17 ноября отряд вновь выступил в поход и был в пути несколько дней. Они старались держаться берега реки, чтобы не упустить удобного для зимовья места. По пути совершали набеги на промысловые индейские стоянки, отбирали пищу, платя, по возможности, бусами и пуговицами. Неожиданно произошло событие, наглядно показавшее всем, каков их новый командир. Встреченные однажды индейцы предложили русским выкупить захваченную при переправе в плен Анну Петровну Булыгину.
Разом начались переговоры и сбор средств для выкупа. Штурман сбросил с плеч свою шинель, Тараканов пожертвовал новый китайчатый халат. Гора одежды росла, кто бросал туда камзол, а кто и шаровары. Общий порыв захватил и обычно равнодушных кадьякцев. Однако индеец, придирчиво осмотрев образовавшуюся кучу добра, заявил, что этого будет мало; следует добавить ещё четыре ружья. Тараканов понял, что это и есть главная цель посла.
Булыгин, «приняв на себя вид начальника», он приказным тоном потребовал от Тараканова немедленно согласиться на все  условия индейцев. Но тут Тимофей Никитич проявил всё присущее ему упорство и наотрез отказался подчиняться бывшему своему командиру. В отличие от горячившегося Булыгина, староста был хладнокровен, рассудителен, держался почтительно, но твёрдо: «Прошу вас извинить меня, но в сём случае осмелюсь вас ослушаться. У нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека. Мы не имеем никаких инструментов для починки оных, а ведь именно в ружьях состоит единственное наше спасение. Следовательно. Лишиться такого значительного их числа будет крайне неблагоразумно. А если взять ещё в рассуждение, что эти самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение вашего приказания совершенно нас погубит».
Натолкнувшись на хладнокровие и упорство Тараканова, штурман обратился к прочим своим спутникам: «старался убедить других ласками и обещаниями согласиться на его желание». Привыкшие подчиняться ему матросы заколебались. И вновь зазвучал ровный голос Тимофея Никитича. Решительно и твёрдо он заявил: «Если вы согласитесь отдать колюжам хотя бы одно годное ружьё, то я вам не товарищ и тотчас последую за дикими».
Это был сильный ход. Никто не сомневался в том, что приказчик сдержит своё слово. Остаться же посреди враждебной лесной глуши без надёжного предводителя было для промышленных просто немыслимо. В один голос отвечали они. Что покуда живы, с ружьями своими ни за что не расстанутся. Поникший Булыгин закрыл лицо руками и в отчаянии побрёл прочь от речного берега.
Позднее Тимофей Никитич от имени своих сотоварищей говорил капитану Головнину: «Мы чувствовали, что отказ сей должен был, как громом, поразить злосчастливого нашего начальника. Но что нам было делать! Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, и мы хотели сохранить их — в том суди нас Бог и Государь».[22]
Первый снег выпал 10 декабря. Пришла зима и Тараканов понял, что продолжать брести наудачу дальше не имеет смысла. Надо ждать весны. Староста распорядился расчистить на речном берегу место и начинать рубить лес для постройки зимовья. Пока изба строилась, всем приходилось по-прежнему ютиться в убогих шалашах.
Поначалу промышленные добывали себе пропитание как и в пути, грабя мелкие индейские стойбища. Но Тараканов понимал, что этим не проживёшь. Он предпочёл договориться с индейцами. Встретившись с вождями, он в своей речи постарался объяснить положение, в каком оказались его люди по их же вине. «Вы сами загнали нас сюда, — заявил он, — принудили здесь зимовать, поэтому мы считаем за справедливое присвоить себе всё, что есть вверху реки». Но русские, говорил он далее, не хотят причинять зла своим соседям. Лучшим выходом из такого положения будет поделить здешние угодья: «Даём честное слово, что внизу по реке ничем вредить вам не будем и даже лодки посылать не станем. Но, равным образом, и вы не должны мешать нашему плаванию и действиям вверху по ней, иначе поступим с вами неприятельски». Обсудив это предложение, индейцы согласились. «Решив сию важную дипломатическую статью, — подводит итог Тараканов, — мы на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод и в продолжении уже всей зимы жили покойно и имели изобилие в пище».[23]
Укрывшись от непогоды, обезопасив себя от угрозы голода и вражеского нападения, промышленные получили желанную передышку. Её они использовали для разработки планов на будущее. Они находились на берегу отсутствующей на карте реки в неведомой им части света, откуда равно далеко было как до русских, так и до английских, американских или испанских поселений. Они оказались единственными «белыми людьми» на сотни и тысячи миль вокруг. Но они доверяли избранному ими командиру и тот действительно оправдывал это доверие. После Булыгина Тимофей Никитич был, пожалуй, единственным человеком в отряде, способным в полной мере осознать истинное положение его в американских дебрях. Но он не впадал в уныние. Трезво обдумав все возможные варианты, Тараканов предложил неожиданное решение: «Построить другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно, а потом, оставив лодки, идти в годы и, склоняясь к югу, выйти на реку Колумбию, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими мы должны иметь здесь дело».[24]
Предложение Тараканова, взвешенное и обоснованное, было одобрено всеми, даже, видимо, Н. И. Булыгиным. По крайней мере, никто, даже отставленный от командования штурман, тогда не возражал. Началась работа по строительству лодки. Её мастерили из кедрового ствола по образцу индейских каноэ.
Примечания
[19] Головнин В. М. Указ. соч. – С. 415.
[20] Головнин В. М. Указ. соч. – С. 416.
[21] Там же. С. 417.
[22] Там же.– С. 419.
[23] Там же. – С. 421.
[24] Там же.– С. 421.
Источник: ЗОРИН А.В. «Первопроходец Тимофей Тараканов»
Продолжение
Источник: http://america-xix.org.ru/library/zorin-tarakanov/ |
