Неожиданное решение
В начале февраля, когда началась уже подготовка к выступлению в поход, Булыгин вдруг объявил, что он «желает опять принять начальство». Тараканов уступил ему без возражений и, пожалуй, даже с некоторым облегчением. По собственным его  словам, он был «очень доволен, что избавился от заботы и беспокойств, сопряжённых с должностью начальника в столь критическом положении». Возможно, он ощущал некую неприятную двойственность и неестественность ситуации, когда он, простой крепостной мужик, дворовый человек неведомого здесь никому курского барина, должен был руководить, отдавать приказы, строить планы, принимать решения, а дворянин, офицер коронной службы, вынужден ему подчиняться (пусть даже и добровольно). Это было ещё терпимо и оправданно в момент, когда всем грозила гибель. Но теперь дела, вроде бы, пошли на лад и всё должно вернуться на круги своя. Да и в конце концов, Булыгин был капитаном и оставался им даже после добровольного отречения. Он был вправе потребовать возвращения ему всех законных прав и полномочий. Не подчиниться такому требованию значило бунтовать. А бунтовщиком законопослушный Тимофей Никитич никогда не был.
Он уступил — беспрекословно и даже с наружным облегчением. Но тревога и досада всё же грызли душу, особенно когда он смотрел, как штурман «входит в распоряжения по команде». В каждом таком случае он чувствовал, что следовало бы поступить несколько иначе, что он мог бы сделать то же, но гораздо лучше — если бы оставался на прежнем месте. И что-то будет дальше... Но досада эта, если она и была, никак не проявлялась внешне. Тараканов был человек прямой и простой: командуя, он требовал повиновения, подчиняясь — безоговорочно повиновался сам.
Булыгин принял от Тимофея Никитича доброе наследство. Когда 8 февраля 1809 г. отряд тронулся в путь, то люди выехали, как и планировалось, на двух каноэ, а запасы пищи оказались столь изобильны, что в брошенной казарме пришлось оставить «немалое количество рыбы» — увезти с собой всю было невозможно.
Отряд тронулся в путь — но не вверх по реке, как намечал Тараканов и как условились на общем совете, а вниз. Так решил Булыгин. В этом и заключался смысл его возвращения к руководству. Все понимали, почему он так поступил. Понимали, сочувствовали — и не возражали. Не возражали, хотя штурман вёл их прямиком в тот же костёр, где они уже раз обожглись, вёл их навстречу тем невзгодам и опасностям, избежать которых мечтали они всю зиму. Впрочем. Промышленные успели уже освоиться в этой стране. Они собрались с силами и чувствовали себя гораздо увереннее, чем в те страшные дни осенних блужданий.
«Мы видели цель нашего начальника и к чему дело клонилось, — вспоминал Тараканов, — но уважая его страдания и жалостное положение супруги его, решились лучше подвергнуть себя опасности, чем сопротивлением довести его до отчаяния» [Головнин. 1864: 4, 422]. Как видно, мысль о «сопротивлении» всё же бродила в умах команды «Св. Николая». Возможно, лишь авторитет самого Тараканова предотвратил открытое противостояние, которое могло бы расколоть маленький отряд.
Достигнув устья реки, они высадились напротив индейского селения, примерно там же, где вели бой в памятный день 8 ноября. Вытащили лодки на сушу, поставили шалаши. Индейцы не выказывали пока враждебных намерений. Многие из них даже приехали на следующее утро к стоянке русских. В числе этих гостей были две женщины, одну из которых промышленные тотчас опознали: «Та самая плутовка, которая участвовала в обманывании нас на дороге!»
Индеанка была немедленно схвачена вместе с другим индейцем, попавшимся под горячую руку. Их посадили в колодки, а прочим жителям селения объявили, что заложники будут освобождены лишь в обмен на русских пленников. Вскоре для переговоров прибыл муж пленной индеанки.
«Ваших людей здесь нет, — уверял он, — по жребию они достались другим. Но я нарочно пойду за ними и через четыре дня верну их всех, если вы обещаете сохранить жизнь жене моей».
Вне себя от радости, Булыгин дал ему такое обещание.
Наконец, встреча с пленницей состоялась. На берег реки в сопровождении нескольких человек вышел Тараканов. С противоположного берега подошло каноэ с индейцами. Среди них была и Анна Петровна. После первых радостных восклицаний и обмена новостями г-жа Булыгина на весть об освобождении дала ответ, по выражению Тимофея Никитича, «поразивший всех нас громом, и которому мы несколько минут не верили, приняв за сновидение».
«Будучи теперь вполне довольна своим состоянием, — решительным тоном заявила Анна Петровна, — быть с вами вместе я не хочу и вообще, советую вам добровольно отдаться в руки этого народа. Старшина этот — человек прямой и добродетельный, известен по всему здешнему берегу. Он наверняка освободит всех нас и отправит на два европейских корабля, что находятся сейчас в проливе Жуан-де-Фука».
Тараканов и его спутники выслушали эту невероятную речь «с ужасом, горестью и досадой». Такого поворота событий не ожидал никто. Явившись в лагерь, в кратких словах передал он Булыгину суть речей его жены. Штурман выслушал его молча, недоверчиво покачивая головой: «он, казалось, не верил моим словам и полагал, что я шучу». Но и при повторной встрече Анна Петровна стояла на своём. Настойчивость её заставила задуматься и самого Тимофея Никитича.
«Булыгин, выслуш ав меня терпеливо, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти, наконец, вдруг зарыдал и упал на землю, как мёртвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, он стал горько плакать и не говорил с нами ни слова, а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за любовь и привязанность изменила ему и презрела его, не помнил уже сам, что делал, и даже желал умереть; за что же мы должны погибать? Рассуждая таким образом, я представил Булыгину и всем нашим товарищам, что если Анна Петровна, будучи сама россиянка, хвалит сей народ, то неужели она к тому научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями и, сражаясь с дикими, изнурить себя и, наконец, попасться к какому-нибудь зверскому поколению».[25]
Спутники Тараканова никак не ожидали от него таких речей. Они не могли поверить, что их предводитель — настоящий, а не официальный, — их вожак, надёжный, как каменная стена, настолько пал духом, что готов прекратить всякую борьбу. Все помнили его твёрдость прошлой осенью, когда речь шла о выкупе г-жи Булыгиной ценой ружей. Тогда положение было куда хуже — и он выстоял. А теперь...
Но Тимофей Никитич не для того высказывал обдуманное решение, чтобы потом отказываться от него. Он не бросал слов на ветер и был твёрд — как всегда. «Уговаривать вас более не смею, — проговорил он, когда товарищи его несколько стихли, — но и сам я решился поступить так, как предлагал и отдамся на волю диких».
К утру пятеро из прежней команды «Св. Николая» были готовы вручить свою судьбу в руки индейцев — Н. И. Булыгин, Т. Н. Тараканов, Козьма Овчинников и два кадьякца. Об этом и сообщил индейцам Тимофей Никитич, когда переговоры возобновились:
«Пятеро из нашего общества, считая вас людьми честными и добродетельными, решились вам покориться в надежде, что нам никакого зла не сделают и на первом же корабле позволят отправиться в своё отечество».
«Вы не раскаетесь, — отвечал вождь, — пусть и другие последуют вашему примеру. Мы всех примем у наших очагов».
Но никто более не решился на такой шаг.
«Они, — пишет о своих товарищах Тараканов, — упорно стояли на своём и, выпустив из-под караула диких, простились с нами со слезами и по-братски; мы отдались диким и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте».[26]
Примечания
[25] Головнин В. М. Сочинения и переводы В. М. Головнина. Т. 4.- СПб., 1864. - С. 424
[26] Там же. – С. 425.
Источник: ЗОРИН А.В. «Первопроходец Тимофей Тараканов»
Продолжение
Источник: http://america-xix.org.ru/library/zorin-tarakanov/ |
